КОСТЯ ГОРОБЕЦ: ЭТО ПРАКТИЧНО И УБЕДИТЕЛЬНО
Преступление агрессии – не является, на самом деле, преступлением против конкретных людей, ставших жертвами военных преступлений, преступлений против человечества или геноцида. Прежде всего, это преступление против международного права, против запрета на применение силы. Исходя из этого, первоочередной является необходимость именно международного преследования и введения санкций за преступление агрессии. Речь идет не только об Украине, не только об украинцах, а обо всем мире. Речь идет о том, что нужно создавать с нуля, поскольку в новейшей истории Нюрнбергский процесс являлся единственным случаем наказания за преступление агрессии.
Сегодня многие специалисты по международному праву отвергают Нюрнбергский процесс как не отвечающий необходимому формату. Они предпочитают сосредоточиться на современных формах [международного уголовного права] – например, специальном Трибунале как по делу Сьерра-Леоне. Но это ошибочное мнение, ведь все недавно появившиеся формы не совсем относились к преступлению агрессии. Они относились к преступлениям против человечества и военным преступлениям, а это разные преступления. Именно поэтому Нюрнбергский процесс наиболее близок к тому, что нам сейчас нужно. Конечно, это было правосудие победителей. И, конечно, с точки зрения моральной и политической легитимности это значительный недостаток. Поэтому механизм создания подобного трибунала должен коренным образом отличаться. Смысл состоит в том, какой именно цели мы хотим добиться в конечном итоге; какой результат будет наиболее целесообразным, наиболее легитимным, наиболее убедительным способом наказания преступления агрессии и сможет предотвратить совершение новых. Другая рамка, другой подход – это понимание того, будут ли жизнеспособны подобные решения, являются ли они таковыми на практике. Я считаю, что мы объединяем эти два подхода, и это неверно. Концепция, к которой мы стремимся, и ее практическая жизнеспособность – это разные вещи.
По моему мнению, сегодня мы находимся на этапе, когда практическая жизнеспособность, хотя она и критически важна, еще не приобрела такую значимость. Сейчас мы проживаем уникальный момент, когда присутствует достаточная динамика, по крайней мере, так кажется, чтобы коренным образом изменить что-то или хотя бы попытаться это сделать. Но и эта динамика увязла, потому что даже этого невозможно реализовать. Речь идет о достаточно справедливой критике, поскольку какой бы ни был избран формат, а я убежден, что в определенное время мы найдем функциональный формат, который удовлетворит все стороны, - он должен быть морально и политически легитимным.
В нашей дискуссии о трибунале за преступление агрессии нам следует выделять разные слои, поскольку она [дискуссия] идет параллельно с расследованиями военных преступлений. Есть Международный уголовный суд (МУС), у него есть территориальная юрисдикция. Альтернативой могло бы, конечно, стать создание специального трибунала, который одновременно имел бы юрисдикцию для расследований военных преступлений, возможных преступлений против человечества и преступлений агрессии. Но такая альтернатива рассеивала бы наши усилия, поскольку в его юрисдикцию уже входят военные преступления и преступления против человечества. Такое повторение функций было бы, безусловно, большой ошибкой.
Возможно, сегодня есть потенциал для создания модели трибунала специально для преступлений агрессии, который бы сотрудничал с МУС. Меня нравится идея создания специальной палаты МУС, но я не вижу, как она сможет преодолеть юрисдикционные ограничения главного института [относительно преступления агрессии, МУС имеет юрисдикцию только в том случае, когда оба государства: государство, на которое напали, и государство-агрессор, - являются членами МУС, тогда как россия не является членом МУС]. Так что существует множество подходов для того, чтобы сделать такой трибунал более привлекательным для многочисленных участников дискуссии, даже для тех, кто пытается держаться в стороне от конфликта. Но, Боже мой, если ничего не сделать сейчас, сколько нам еще придется ждать?
КЕРРИ МАКДУГАЛЛ: СТИМУЛИРУЮЩИЙ ЭФФЕКТ МЕЖДУНАРОДНОГО ТРИБУНАЛА
Агрессия, по определению, является преступлением лидерства. Представляю, как любой прокурор серьезно заинтересуется президентами путиным и лукашенко. И, возможно, еще их ближайшим кругом министров безопасности и иностранных дел, по меньшей мере, в первую очередь. Но на самом деле эти лица имеют в национальных судах иммунитет. Поэтому я считаю, что ответ должен быть международным, ведь в противном случае мы сделаем запрос, который блокируется иммунитетом.
Я рекомендую модель, которая бы четко показала, что нет никакого намерения подрывать основы МУС. Любой суд мог бы заключить с МУС соглашение, которое подчеркивало бы, например, что этот суд носит дополнительный характер и что его юрисдикция ограничена территорией Украины. МУС имеет надлежащую юрисдикцию для преступления агрессии. Нам нужно пересмотреть положения Римского Устава, ведь его соответствующая статья предусматривает пересмотр положений каждые семь лет с момента вступления их в силу. Надеюсь, что такая дискуссия будет носить стимулирующий характер, напоминая всем о важности запрета любого применения силы ради мира и международной безопасности, а также о правилах, на которых основан мировой порядок.
Прецеденты Нюрнберга и Токио важны, поскольку преступления против мира действительно являлись центральным элементами этих процессов. В них все вращалось вокруг этих захватнических войн. Именно из-за иммунитета некоторые выступают за создание специального трибунала, а также из-за легитимности процесса. Чем масштабнее будет поддержка стран, тем сильнее будет аргумент того, что этот трибунал правильно квалифицировать как международный. Можно утверждать, что трибунал, созданный исключительно европейскими государствами, был бы достаточно международным, это было бы значительное представительство. Но я думаю, что существуют также веские причины, в том числе с целью усиления обязательств по запрещению применения силы, для мобилизации межрегиональной группы государств. И я считаю, что следует попробовать также пойти путем, предложенным Организацией Объединенных Наций. Следует проконсультироваться и проверить, достаточна ли поддержка, поскольку таким образом можно было бы наиболее четко засвидетельствовать международную поддержку и тот факт, что это настоящий международный суд. Однако я не уверена, что государства готовы пойти по этому пути. Соединенные Штаты, Великобритания и Франция всегда опасались преступления агрессии. Не думаю, что они станут основными сторонниками международного трибунала, даже если они закроют глаза. Есть также многие другие небольшие государства, которые в целом обеспокоены уголовной ответственностью. Старые добрые времена Рима [когда МУС был создан в 1998 году] позади. Мне кажется, что никто не захочет продвигать резолюцию, которая не наберет, скажем, менее 100 голосов
Люди склонны забывать, что преступление агрессии во многом касается защиты суверенитета государств, это понятие и сегодня остается очень ценным. Я считаю, что россия выступила против международного порядка и пытается перекроить мир в соответствии со своим видением. Таким образом, причиненный вред намного больше, чем любой вред, причиненный вследствие совершения военных преступлений и преступлений против человечества, независимо от их тяжести. В определенном смысле, возвращаясь к Нюрнбергу, совершенное зло сильно отличается от зла, причисляемого к другим преступлениям.
ФРАНСИН ХИРШ: ПОЧЕМУ НЮРНБЕРГ ИМЕЕТ ОТКЛИК У ЛЮДЕЙ?
Нюрнберг являлся военным трибуналом союзных государств. Он был на руку победителям. Люди его понимали как продолжение войны. Благодаря историческим записям я могу представить его как модель. Думаю, нам понадобится нечто подобное, очень подробное, детализированное расследование. Учитывая количество дезинформации, которая сейчас распространяется в россии, такая детализация важна, чтобы показать россиянам, что произошло. Если есть возможность провести суд, даже заочный, он все равно кажется мне исключительно ценной работой. Но эти разговоры мне кажутся преждевременными. Хотя есть важная причина говорить об этом именно сейчас – сбор доказательств.
В [последней] статье РИА Новости и своих многочисленных заявлениях, путин и его советники призывают к Нюрнбергу. России нравится Нюрнбергский приговор, поскольку ее не судили за совершенные ею преступления против мира, военные преступления и преступления против человечества. Я имею в виду, что ни одно из союзных государств не было осуждено. России приговор нравится потому, что в нем не идет речь о вторжении в страны Балтии. О вторжение в Польшу. Так что если Украина выиграет, должен быть трибунал по типу Нюрнберга. НО если выиграет россия, то на территории, которую она завоевывает, она устроит свои показательные суды, заявляя всем, что основывает свое правосудие на Нюрнберге. Поэтому международное сообщество должно подготовиться к подобным действиям и быть готовым ответить.
Большое количество россиян думает, что они воюют против нацистов, что украинцы наследники этой нацистской традиции. Когда в России требуют Нюрнберга – а они делают это непрерывно, – они требуют отдать под суд украинских лидеров. Я уже вижу все это на горизонте, и это действительно тревожит. Во многом это повторение событий 1940-х, и они их извращают. Итак, если Украина выиграет войну – трибунал по типу Нюрнберга? Невероятно. Особенно с целью установления исторических фактов.
КЕВИН ДЖОН ХЕЛЛЕР: ДЕЛАТЬ ТО, ЧЕГО ХОЧЕТ УКРАИНА
Интересно, что международное сообщество снова выясняет, как решить вопрос ответственности за агрессию. Особенность Нюрнберга заключалась, конечно, в том, что судьи действительно сознательно хотели установить преступный характер агрессии и привлечь к ответственности нацистов, хотя они вряд ли имели на что ориентироваться. Сегодня мы снова видим, как международное сообщество пытается разработать эти механизмы, но уже имея определенные ориентиры, потому что Нюрнберг – главный прецедент.
Параллель с Нюрнбергом действительно важна. На процессе судьи заявили, что агрессия является наивысшим международным преступлением; это преступление, которое включает в себя все остальные преступления. Я считаю, что этот аргумент может завести нас слишком далеко, но у этой идеи все еще есть настоящее зерно истины. Нечасто бывает так, чтобы одно государство, вторгаясь в другое, делало бы это без кровопролитий и преступлений. Вторжение всегда приводит к дальнейшим зверствам. Конечно, это не значит, что не следует преследовать сами зверства. Тем не менее, аргумент в пользу того, что одной из причин уголовной ответственности за агрессию является именно то, к чему приводит агрессия и что из нее вытекает, имеет место быть. Почему бы не вмешаться заранее, нежели потом бороться с последствиями?
Не думаю, что между обсуждаемыми моделями есть принципиальная разница с точки зрения их способности преодолеть иммунитет главы государства. Я согласен с тем, что хотя бы один элемент международного характера необходим. Но какого именно международного элемента было бы достаточно? Всё очень неопределенно.
К сожалению, в МУС вряд ли возобновится дискуссия об агрессии. Я не уверен, что в МУС действительно существует надежный способ борьбы с агрессией. Я хотел бы, чтобы он существовал. Но не случайно государства, не являющиеся участниками договора, исключены из-под его юрисдикции [о преступлении агрессии]. И я не думаю, что что-то может подтолкнуть любое из великих держав к фундаментальным изменениям в Римском Уставе. Возможно, я слишком пессимистично настроен, но я считаю, что лучше ставить на то, что: нет, ничего не изменится.
Основной предпосылкой всех моих аргументов является то, что именно Украина должна возглавить процесс правосудия и что в конечном итоге предпочтения ученых или неправительственных организаций или даже, откровенно говоря, крупных государств, должны быть подчинены тому, чего хотят украинцы. Поэтому, если украинцы присоединятся к механизму, который, на мой взгляд, не обязательно самый лучший, это не имеет значения. Я считаю, что у гибридного трибунала много преимуществ, но лучший способ оттолкнуть причину агрессии – не требовать, чтобы Украина, которая является непосредственной жертвой, была на первом плане. Развитие украинской судебной способности в долгосрочной перспективе очень важно. И хотя агрессия несколько отличается от других преступлений, подготовка, формирование, экспертиза и все, что из этого следует, должно быть всегда на пользу Украине. Поэтому у меня достаточно гибкая позиция относительно характера механизма, но я убежден, чем больше украинская судебная система будет в центре внимания, тем лучше для Украины.
Что меня поражает, так это то, что на сегодняшний день предложение о создании международного трибунала не конкретизировано. На самом деле нет никаких реальных указаний на то, как бы выглядел этот суд, кто бы его поддерживал, кто бы финансировал, кто бы им руководил, кто бы избирал судей. В судах, как правило, доминируют великие державы, а вот результат того, что после войны в Ираке [в 2003 году] Соединенные Штаты или Великобритания стали движущей силой этого суда, не кажется мне слишком позитивным для международного уголовного права.
КАТЕРИНА БУСОЛ: >ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТЬ И ЗАПАДНИ НОВОГО НЮРНБЕРГА
Как юрист-международник, я не в большом восторге от идеи Международного военного трибунала [Нюрнберга] или специализированного трибунала. Современные западные комментарии по поводу возможных модальностей трибунала базируются на разочарованиях Нюрнбергом. А также на непонимании региона, особенно постсоветского контекста, и того, что для россии и Украины Нюрнберг имеет огромное символическое значение.
Нюрнберг обычно рассматривается как процесс над всеми процессами, победа абсолютного добра над абсолютным злом. Нюрнбергская модель имела бы особое символическое значение для россии, поэтому мы должны думать о том, как российское общество воспримет последствия возможного трибунала над режимом путина. Быть в центре обвинений на «современном Нюрнберге», дало бы им сильный толчок к размышлению над собственной политикой памяти, ведь они слишком идеализировали этот [послевоенный] процесс. Интерпретация нарратива о Второй мировой войне и Международном военном трибунале стала в ней, согласно национальному законодательству россии, уголовным преступлением. Поэтому я надеюсь, что подобный процесс спровоцирует определенные размышления, когда кто-то спросит себя: остается ли все еще таким же священным то, что я считал таковым; готов ли я воспринять пренебрежительные для меня и мой страны последствия этого «Нюрнберга» [21 век] из-за преступлений, совершенных моим правительством, соучастником которых вполне могу быть я и мое общество. Потому что мы знаем, что среди рядовых россиян растет рейтинг путина и одобрения его политики в Украине.
Международное правовое сообщество, благодаря поразительному количеству анализов, проведенных с февраля по делу Украины, могло бы немного больше присмотреться к нюансам страны и региона. Без этого желания углубиться в региональный и национальный контексты, отсутствует общее видение.
Кроме того, в Украине есть определенный идеализм в отношении международных процедур. Украинцы действительно воспринимают эту агрессию как попрание своей собственной национальной идентичности, фактически своего суверенного права на существование как нации и как государства. Украинцы воспринимают ее также как попрание мира в целом, международного мирового порядка, порядка, основанного на определенных правилах. В обществе, среди обычных людей, не юристов, среди журналистов я чувствую, что они предпочтут специальный трибунал. Символизм, сравнение с Нюрнбергом будет всегда присутствовать. До этого вторжения в Украине шли многочисленные дискуссии относительно возможного гибридного суда. Украинские специалисты перестали быть столь идеалистическими по отношению к МУС – опыт МУС показал, что расследование и преследование военных преступлений и преступлений против человечества могут длиться годами, даже десятилетиями – поэтому хотелось бы, чтобы больше судебных процессов происходило на национальном уровне. Кроме того, это прекрасная возможность приобрести опыт национальным следователям, прокурорам, судьям, адвокатам, защитникам. Но если раньше речь шла о возможных военных преступлениях и преступлениях против человечества, совершенных в период с 2014 по февраль 2022 года, то сегодня, вся нация настолько ошеломлена уровнем насилия, что, по моему мнению, специалисты действительно считают, что необходим международный уровень. Для того чтобы российское общество и мир в целом получили мощный месседж о том, что речь идет не о единичном случае, касающемся одной нации, речь идет о попрании основанного на правилах порядка, который мы строили с 1945 года. Кроме того, речь идет о создании максимально инклюзивного нарратива, чтобы его осознали будущие поколения.
